( тем, кто боится мертвецов - читать это категорически запрещается)
Ночь. Дача. Весенний лес с нераспустившимися ещё до конца листьями. В этом году вообще непонятно, есть ли весна. Похоже, что сразу лето…И я, конечно же, думаю, что это из-за меня. Почему-то я часто думаю что погода из-за меня портится – это из-за меня начинается град летом или идёт снег в самый разгар цветения деревьев, это когда я не могу любить – тогда такое бывает. Вы можете сказать даже что у меня мания величия, и я бы согласилась с этим, если бы это был кто-то другой, а не я. А так я знаю, что абсолютно Божественна по природе своей, но почему-то, когда я проявляю себя наихудшим образом – тогда портится погода. Каждый другой – он тоже божественный, и наверняка может сказать про себя то же самое – что это из-за него портится погода, и тоже, наверное, будет прав. Кстати, я ни сколько не горжусь этим, наоборот – у меня чувство вины возникает страшенное, от того, что из-за меня другие страдают. И я не думаю, что я чем-то лучше других. Просто так сложилось – я очень сильно вижу, как влияю на реальность. Особенно вижу, когда всё порчу, и мне от этого больно. Но сегодня погода хорошая, хотя и не очень весенняя весна - уже десятое мая, а ландыши только показали из под земли листья. Обычно уже к этому времени наш дачный участок становится белым от цветов – прекрасных пахучих самых прекрасных цветов на свете.
Я очень люблю сидеть на крыльце и пить чай. Собственно, чай – это просто повод, чтобы посидеть на крыльце, и пью то я вовсе не его, а пью лес – деревья, листья, птичьи песни, ветер и прекрасные травяные запахи. Сегодня утром я даже поняла, что чай мне мешает всё это пить. Он заглушает вкус, хотя и создаёт особый уют из-за того, что физически согревает. Но такой уют, он всё огрубляет, поэтому, наверное, лучше без чая было бы сидеть так…И вот, утром я всегда выхожу на крыльцо… или под вечер, в сумерках… но ночью я раньше никогда не любила выходить. Мне всё время было не по себе… не то, чтобы там действительно было что-то или кто-то… страшнее ёжика или случайно забредшего на участок соседского пса здесь никогда никого не было... но было просто не по себе - ночь и лес. А сейчас по-другому. Мне почему-то захотелось выйти, и я вышла и стала не пить лес с чаем как раньше, а стала просто слушать. Это было кристально чистое пространство, прекрасная, прозрачная, звенящая тишина, где любой звук только подчёркивает лёгкость и красоту момента… и какое-то странно-цветное всё, а цвет понять нельзя… он невидимый, но есть. Это такой окрашенный воздух или я просто никогда не видела энергию так. И самое удивительное – не было ни капли дискомфорта - не хотелось ни обернуться, ни поёжиться… состояние полного покоя и абсолютного отсутствия страха. Я поняла - это именно страх делает пространство густым и вязким. И наполняет его разными странными духами и неясными эфирными субстанциями. То есть позволяет им быть рядом. У меня есть даже догадка, что с тем, кто ничего не боится, вообще ничего страшного произойти не может: во-первых, тогда страха нет как такового, и определить что-то как «ужас» невозможно, а во-вторых - отсутствие страха делает человека абсолютно неуязвимым. И я стала думать о своих страхах.
……………………………………………………………………………………………………..
В детстве я ужасно боялась мертвецов. Я никогда их не видела, меня не брали ни на какие похороны, вроде даже и не умирал никто в семье, но почему-то именно мертвецы внушали мне самый большой ужас. Страшные забытые кладбища…. заброшенные пещеры-монастыри с чёрными угрюмыми непонятно, то ли живыми, то ли мёртвыми монахами, со скелетами в стенных выбоинах – всё это постоянно фигурировало в моих снах не только в детстве, но и уже даже в зрелом возрасте. И это всё было неразрывно связано с моей бабушкой по материнской линии. Именно с ней я оказывалась во всех этих кошмарных местах… и, как о многих других моментах моей предыдущей жизни – уже теперь трудно сказать были ли это сны, или это была явь, названная сном. Из страха.
(Явь всегда называется сном из страха и пытается им притвориться, чтобы легче было сделать вид, что этого вообще не было.)
И был самый ужасный труп – в отличие от многочисленных скелетов в подземельях, я его никогда не видела – но само его присутствие внушало такой ужас, что видеть его было уже не обязательно, да и не нужно, ибо ни один реальный ужас не может быть страшнее твоего страха неизвестности в предвкушении этого ужаса, когда ты ещё не видишь, но знаешь – сейчас он появится. Это был мужчина, утопленный мной в болоте – я любила его очень сильно, но он мог уйти от меня… с ним было очень трудно - его невозможно было «держать рядом с собой», контролировать, им невозможно было обладать. Наоборот – это он связывал меня одним своим существованием – он заставлял меня бояться самым страшным своим страхом - страхом потерять его. Это было абсолютно невыносимо и сковывало настолько, что я каким-то образом заманила его на болото - в зелёную топь-трясину и… может сначала задушила, а может и просто утопила – это оставалось за кадром сна, как изначально известная предыстория. Такая вот свобода… свобода и от любви и от страха сразу. Утопила – а потом забыла об этом, словно это был сон, а потом вдруг вспомнила. И от этого получалась такая вот двойная жуть – всплывающий болотный мертвец и одновременно осознание того, что это моих рук дело. И, когда я просыпалась, ещё несколько минут после пробуждения, я усиленно пыталась вспомнить - не утопила ли я его вправду.
Потом я узнала, что этот сон всё время снился моей маме. Она думала, что это она его убила. Да, мамуля, и это тоже правда - мы убивали своих мужчин, и хотя они оставались физически живы – готова поспорить, что иной раз молили Бога о смерти…Ибо чувствовать, что ты не нужен тому единственному человеку, которому отдал всего себя – это страшнее смерти. А знать, что тебя вообще толком и не было в его жизни, ибо вся его жизнь – недосон-недоявь – это вообще...
О бабушке-путеводительнице по монастырско-скелетно-кладбищенским трупоместам скажу лишь то, что в любви к кому бы это ни было,(не только к мужчинам, но и к своим детям и внукам), а также в проявлении хотя бы какого бы то ни было человеческого тепла к растениям или животным, она никогда замечена не была. Зато она любит мечтать и кушать. Поэтому она очень толстая и лежит на диване. Готова поспорить, что ей тоже всё это снилось… Такой вот семейный жмурик.
Потом я в медитации встречалась с какой-то прапрабабкой по материнской линии, не специально, она сама объявилась и сказала, что это её рук дело и попросила «это» остановить – а для этого надо хоть кому-то научиться любить без страха – и родовой кошмар прекратится. Я сказала что постараюсь.
Это была медитация-исследование проблем сердечной чакры.
Страх притягивает, и именно поэтому в возрасте примерно 11-12 лет я, вместо практики УПК, ( где я была на курсах младших медицинских сестёр), решила устроиться работать в морг. Уборщицей. Так вот - вместо детского садика с тёплыми живыми детьми, где все остальные шестиклассницы проходили практику, меня понесло в холодный пропахший формалином подвал. Конечно же, меня туда не взяли, но добрый дядя пустил посмотреть. Это был не обычный приличный морг, где чин чинарём все упокойнички знают своё место и с бирочками аккуратненько синие в прохладе лежат, а студенческий учебный – там были бесхозные, старые, жёлтые, порезанные студентами, валяющиеся кое как на полках и свисающие вниз искромсанные человеческие тела с признаками разложения и их расчленённые части. Тогда к ужасу перед покойниками прибавилось ещё и чувство брезгливости.
Но, как известно, страх притягивает не только нас к объектам наших страхов, но и их к нам, поэтому, как вы уже можете предположить, мне всю жизнь приходилось иметь дело с теми, кто уже умер. Привидения и духи прямо так и липли на меня, аки на мёд. А умершие знакомые обязательно приходили во сне – кто за чем. Потом стали и не во сне. С просьбами, вопросами, просто от смятения и непонимания ситуации… И, примерно, три года назад я настолько привыкла к ним, что перестала их бояться. Я научилась разговаривать с ними, поддерживать их, успокаивать…с одним умершим другом мы дня три тусовались вместе после похорон, пока он не начал настойчиво приглашать меня «к себе» упрекая меня в том, что эту холодную осеннюю ночь я провожу на кухне со своей семьёй, тогда как должна рыдать на дальнем кладбище у его могилы… так что, надо, иногда, не только помогать и сострадать им, но и вовремя успеть прогнать в шею на которую они норовят взгромоздиться … с ними, в сущности, всё так же, как и с живыми...
И что же после? Что же за самый большой страх остался, когда с «привидениями» уже было «покончено»? Оказалось что это и есть причина того самого болотного убийства – ужасный страх потерять ЕГО – того, кого ты любишь больше всех на свете.
И тут как раз всё и случилось.
Когда он улетал, было начало мая, как сейчас. Под моим окном цвели прекрасные вишнёвые деревья. Моя квартира на втором этаже, а за окном растут вишня, черёмуха и рябина. И, когда они цветут – это прекрасный сад, в котором на две недели оказывается весь дом. Самое прекрасное время года…Мы были вместе около двух месяцев, и, казалось, что по-другому быть уже не может. Я нашла того, кого искала и ждала всю свою жизнь. Может быть даже целую вечность. Я тогда сделала всё для того, чтобы мы могли наслаждаться вместе там. Я была абсолютно честной и совсем ничего не боялась – рассталась с мужем, чтобы не врать… Я знала, что так правильно, потому что я люблю. Но он улетал. И я стояла, смотрела в окно на эти цветущие деревья, и понимала, что, несмотря на то, что я всё сделала, что могла, я не смогла понять и сделать что-то чрезвычайно важное, самое важное, и поэтому он ТАК улетает. В воздухе, во всём мире было это кошмарное прощание, c которым ничего нельзя было поделать. Я была на другом конце города, но видела, как взлетал его самолёт. И, хотя он ничего не говорил, и вроде бы летел по своим делам, я знала, что это «всё».Он улетает от меня. И тогда пошёл снег – огромными хлопьями прямо на цветущие деревья. И я точно знала, что это из-за меня так идёт снег, и это полная безысходность до самого дна.
Два года я пыталась понять, что я сделала «не так», пыталась понять это «самое важное», я была готова как угодно изменить себя… но он улетал всё дальше и дальше. И это был самый огромный страх – страх вечной жизни без него.
Но я всё таки же не та болотная бабка, я никогда не могла бы убить его, уж скорее хотелось себя…какое адское страшное напряжение – видеть как самый любимый дорогой прекрасный уходит от тебя потому что ты… не такой…
Не такой… как «правильно», или как ему надо, НЕНАСТОЯЩИЙ. И вот, ты стараешься-стараешься, а он всё дальше и дальше...Это настоящий ужас.
И из него есть только одно спасение – нельзя потерять то, что не держишь. Если ты не обладаешь – оно получается и не твоё вовсе, и нет тут уже ни страха, ни боли… есть СВОБОДА. Когда опускаешься на самую глубину своего страха – это так же ужасно, как предвкушение ужаса, которого не видишь… а там вместо ожидаемого монстра сидит и чавкает толстая жадная хотелка. И ты понимаешь, что именно она то и есть самый большой монстр в мире. Ты её хвать за нос – и на исправительные работы. И вот уже нет больше болотной вязкости пространства, а есть кристальная звенящая чистота леса.
Всё. Он улетел, cнег прошёл. Очень давно. А сейчас я опять иду пить чай на крыльцо. 2 часа ночи. У меня в руках кружка моей бабушки, другой бабушки, папиной мамы. Её звали Любовь. Правда. Хотя в данном контексте в это трудно поверить, но её правда так звали. Баба Люба. Она была самой прекрасной из всех моих родственников. Во всяком случае, в детстве я думала, что если кто меня и любит по-настоящему, так это она. Она, кстати, не была мягкой плюшевой бабушкой, и баловать внуков привычки не имела. Часто запрещала нам всякие излишества и шалости, могла и прикрикнуть. Это её дом и на её крыльцо я выхожу. Её и моего деда – её мужа. Он умер совсем молодым – моему отцу было всего 12 , а ему не было и пятидесяти. Умер прямо на этой веранде, где сейчас закипает чайник. Она всю жизнь любила только его. После его смерти она больше не вышла замуж, хотя была молодая и красивая, а, учитывая лёгкий весёлый характер, можно предположить, что поклонников наверняка было предостаточно. Но он был один для неё, мой дед. Я не думаю, что она сознательно «хранила верность» из каких-то романтических побуждений, например, чтобы встретиться на небесах. И вот уж точно она не была мученицей – она вообще любила себя – всю жизнь берегла фигуру и до глубокой старости ежедневно делала зарядку. Просто она не представляла себе, как вообще c ней рядом может быть кто-то другой, а не он. И поэтому не было смысла ни в каких «других». Просто не было смысла. Она тосковала по нему, конечно, но вовсе не была несчастной. У неё всегда было хорошее настроение, и что мне всегда было непонятно - её интересовало всё в мире…она всегда так искренне радовалась и удивлялась всему, что видела и слышала! И было неважно, что это – достижения генетиков, запуск ракеты или то, что происходило на соседнем участке…И главное - люди. Она не делала вид, что ей интересно то, что ты говоришь – дети ведь всегда это чувствуют, когда взрослые с ними не по-настоящему, или когда пытаются отвязаться побыстрее, чтобы заняться более важными, чем ты, делами…Она была совсем другая. Она действительно слушала, и, даже если не понимала человека – старалась понять или просто принимала – «это так».
А он, мой дед, пришёл в той же самой медитации, что и прапрабабка, утопившая своего любимого. Сразу следом за ней.
-«Я тебе сейчас помогаю и дальше буду помогать», - сказал он, – «потому что я слишком рано умер, а она так страдала без меня… и я чувствую себя виноватым перед ней … и если я помогу тебе, и ты сможешь любить так …» - а дальше я не поняла что.
А бабушку иногда вижу. Она единственная из знакомых умерших не пришла ко мне после смерти. С ней всё было в порядке. И она была единственная из «мёртвых», кого ждала я. И она пришла ко мне во сне. Я спросила её - «Скажи мне самое главное, что важно…что делать… мне?». Я тогда еле-еле передвигалась на костылях и отчаянно искала путь – хотела понять, что я делаю не так, почему столько боли в моей жизни…
Она как-то странно показала на велосипед моего ребёнка. Я не поняла. Через пару дней какие-то идиоты вломились в дачу, где детский велик был одной из немногих ценностей. Его украли. Надо было убрать велосипед. Более серьёзной проблемы в моей жизни она не нашла.
Потом, я уже специально встречалась с ней. Удивительно молодая и лёгкая… совсем не похожая на «бабушку», при этом - она, не спутаешь. Мы обнялись, и я сказала: – «Бабушка, милая, перед тем как ты умерла… мы ведь даже не поговорили толком… не успели даже попрощаться». - «Ах, брось, ерунда какая!»,- и засмеялась таким лёгким звенящим смехом. Так она всегда и относилась к жизни - легко и радостно.
Она мечтала быть похороненной рядом с дедом, но потом решила - пусть будет так, как удобно родственникам. У неё ведь всегда было всё хорошо, ей было ничего ни от кого не нужно и всего было достаточно. Главное – чтобы у других всё было в порядке.
И когда я думаю о ней, я всегда думаю, что это несмотря на то, что её «он» улетел совсем далеко, улетел на её глазах, не оставив никакой надежды даже на мимолётную встречу здесь, на земле, в этой жизни… вся её жизнь, вся её любовь к нам и к жизни, к миру - «несмотря на это»… Он был с ней столько, сколько было отведено им быть вместе. Она была благодарна и рада, что это было.
……………………………………………………………………………………………………...
Когда он первый раз пришёл ко мне, он сказал - «Моя любовь свободна».
-«И моя…» - ответила я, но не знала ничего ни о его свободе, ни о своей…
Очень не люблю врать. У меня же получится так, чтобы это стало правдой, не правда ли?
О страхе, свободе, мертвецах и великой любви.
Re: О страхе, свободе, мертвецах и великой любви.
Про бабушку понравилось 